Алексей Семёнович Яковлев

Слава актёра

Тайный советник Николай Иванович Перепечин, один из директоров петербургского Ассигнационного банка, любил после службы — так, «из ничего» — пройтись вдоль Гостиного двора.

От здания банка до Гостиного рукой подать. Но не товаром каким интересовался Николай Иванович. Любил он выискать что-нибудь интересное, неожиданное.

Вот вчера, например, заприметил в Зеркальной линии (что идёт по Садовой) странного молодого купца лет 20-ти. Сидел он в лавке под № 67 перед разложенным галантерейным товаром — но не зазывал покупателей, не хватал их за полы, как иные торговцы, а, запустивши руки в пышную шевелюру, читал какую-то книгу и, кажется, не интересовался торговлей.

Николай Иванович Перепечин известен был в городе не столько тем, что был директор банка, сколько тем, что имел страсть отыскивать талантливых людей. И сегодня Николай Иванович застал купца в той же позе, да к тому же, что-то вполголоса декламирующего. Он тут же подошёл, разговорился, а разговорившись, очаровался
юношей — и пригласил нынче же вечером к себе, где собирались обычно любители декламации.

Юношу звали Алексей Яковлев. Был он потомственный купец, родители его умерли, он выпросил у отчима свою долю наследства и открыл вот лавку в Гостином. А зачем — Алексей Семёнович Яковлев сам не знал. Потому что бредил он театром.

Ещё в детстве они с приятелем Григорием Жебелевым тайком, «a gratis» (без билета) пробирались в деревянный театр на Царицыном лугу — «и голову теряли». Устроили дома свой театр из четырёх человек. Но Жебелев скоро сумел познакомиться с самим Шушериным, и тот увёз его в Москву. Алексею было 19 лет. На дворе стоял 1793 год.

Когда Николай Иванович послушал вечером, как Алексей Семёнович Яковлев декламирует из вольтерова «Магомета», каким огнём страсти горят его глаза, как читает он свои стихи (весьма неплохие, надо сказать), услышал его мощный голос, разглядел его, высокого пышноволосого красавца — он понял, что сделал самое большое открытие в жизни.

Некоторое время Алёша Яковлев посещал вечера Перепечина, где с другими любителями разыгрывал в лицах разные пьесы; но однажды к Николаю Ивановичу приехал невысокого роста худой старик, чем-то напоминающий маркиза, с изысканными манерами и иронической полуулыбкой, слегка пришепётывающий — и Яковлев не мог не узнать его — то был Иван Афанасьевич Дмитревский, живая легенда русского театра.

Иван Афанасьевич, великий трагический актёр, начинавший некогда в труппе самого Фёдора Волкова, основателя первого российского театра, носивший долгие годы титул «Первый актёр императорских театров», организатор первой в России театральной школы, где сам преподавал, энтузиаст театра и, возможно, первый русский театральный режиссёр — вот что такое был Иван Афанасьевич. Не было крупней фигуры в театральном мире в XVIII и еще долго в XIX веке, чем Дмитревский.

В 1793-м ему было за 60, он уже почти не играл. Прослушав Алексея Семёновича Яковлева, Дмитревский согласился немедленно начать с ним занятия. Алексей был на седьмом небе от радости. Да и Дмитревский казался в тот вечер окрылённым — он уж давно искал человека, равного ему по таланту, которому можно передать своё огромное мастерство, свой богатейший опыт, славу актёра.

Несколько лет спустя он назовёт этого своенравного юношу «лучшим и любимейшим учеником своим, присовокупив, однако ж, к тому, что он упрямец и большой неслух».

Дмитревский занимался с Яковлевым год. Как тогда занимались с актёром? Наставник заставлял ученика выучивать роль, как тогда говорилось, «с голоса» — то есть, повторяя за учителем всё, что когда-то сам учитель наработал и вызубрил. По этой же системе работал и Дмитревский. Правда, предоставлял ученику куда больше свободы. Но в главном он оставался неколебим — это приверженность традициям классического театра.

Однако сдержанность и строгость чувств, чёткая дикция, точная ритмика стиха — все эти постулаты классицистов очень скоро встретили сопротивление со стороны актёрской натуры Яковлева. Его темперамент, искренний жар души, страстность — они ломали ритм стиха, расставляли неожиданные акценты в речи, мешали её плавности, лишали эмоции строгости. Доходило до бурных сцен. Яковлев кричал: «Обезьяною никогда не буду!» Но потом снова склонялся перед славой актёра.

И вот юный Алексей Семёнович Яковлев вышел на сцену петербургского Большого театра «в качестве испытуемого».

«При первом появлении на театре он привел в восхищение зрителей... — писали тогдашние журналы, — чувствительность и жар... вырывающийся из пламенной души его, предвозвестили в нём артиста, долженствующего сделать честь нашему театру...»

В августе вернулся из-за границы «директор над зрелищами и музыкой» князь Юсупов. Человек европейской культуры, тонкий ценитель искусств, которого Пушкин позже будет считать воплощением XVIII века, Юсупов умел разглядеть талант. Посмотрев игру молодого дебютанта, он тут же издал приказ: «...купца Алексея Яковлева принять в штат театральной дирекции... с сентября 1794 года... играть ему... в трагедиях и комедиях первые и вторые роли...»

Так летом 1794 года началась творческая биография великого русского трагика Алексея Семёновича Яковлева, приходит слава актёра. Он станет кумиром публики на целых два десятилетия, «захватив» павловское и отчасти александровское время. И долго не будет у него соперника, пока спустя 30 лет петербургская публика не назовёт своего нового кумира — Василия Каратыгина. Но пока...

С семейством Каратыгиных, впрочем, судьба свела Яковлева сразу же, с первых его шагов. Пожалуй, не одно, а два события определили творческую и — увы! — личную судьбу Алексея Яковлева. Первое — встреча в Гостином дворе с Николаем Ивановичем Перепелиным; второе — встреча в школе у Дмитревского с Александрой Дмитриевной Каратыгиной, также ученицей Ивана Афанасьевича. Яковлев влюбился. А вернее — полюбил. Полюбил, как может полюбить пылкая, наделённая даром любви душа. Казалось бы — вот оно, счастье, да... Александра Дмитриевна была замужем.

Алексей Семёнович Яковлев не преследовал Александру Дмитриевну ухаживаниями. не изображал из себя волокиту, как было принято в театральном мире. Он любил тихо, безмолвно — и пронёс эту любовь через всю жизнь. По странности судьбы Каратыгина станет постоянной партнёршей Яковлева на сцене. И это будет счастьем для него — выходить всякий вечер вместе с нею.

Трагедия была тогда «царицей сцены». В трагедии кристаллизовалось нравственное кредо общества. Образцом была трагедия Франции — Корнель, Расин, Вольтер. Очень близки были «просыпающемуся» русскому обществу проповедуемые со сцены идеи патриотизма, верности родительскому долгу, высоким идеалам любви.

Да, классицизм царствовал, но в литературе уже заявили о себе сентиментализм, ранний романтизм. «Буйный» темпераментом Яковлев казался романтиком рядом со «строгим» Дмитревским. «Диким, но пламенным» назовёт позже Яковлева молодой Пушкин. Играя в «классичистком» репертуаре — «Магомет» Вольтера, «Димитрий Самозванец» Сумарокова, «Дидона» Княжнина — он потрясал искренностью и силой чувства, эмоциональной открытостью. Кто-то много позже назовёт искусство Яковлева «исповедальным».

Увы, репертуар театра тех лет не был достоин когорты великих актёров, игравших в Москве и Петербурге — Шушерина, Плавильщикова, Жебелева, Шумского. Переводы, а точнее, переделки Вольтера и Расина — это было как подарок. Шекспира на русском театре переведут (увы, с французского!) и поставят только в 1806 году!
Сумароков давно устарел. Княжнин в трагедиях не был силён.

Царил на русском театре обрусевший немец Коцебу, поставлявший одну за одной пьесы на русскую сцену. Даже игравшие в этих поделках артисты презрительно отзывались о них: «коцебятина». Но широкая публика охотно шла на Коцебу, тем более, что в его пьесах играли замечательные актёры. А истинный артист всегда артист. Роль Фрица в пьесе Коцебу «Сын любви» станет самой знаменитой и самой любимой ролью Яковлева. Богатая натура Яковлева помогала ему создать полноценный, глубокий образ. Даже Екатерина II, неодобрительного отзывавшаяся о Коцебу, после представления «Сына любви» в театре Таврического дворца выразила актёрам своё удовольствие и особенно отметила молодого Алексея Яковлева.

Коцебу вскоре оказался желанным автором и на дворцовой сцене Гатчины.

В 1796 году умирает Екатерина, на престоле — Павел. После годового траура он приказывает открыть гатчинский театральный сезон драмой Коцебу «Ненависть в людях и раскаяние». Полная сентиментальной чувствительности, пьеса Коцебу вполне отвечала, кажется, странностям императора. В главной роли — Яковлев.

Павел сидел в первом ряду и внимательно следил за каждым движением, мимикой, речью актёров. Павел был большой знаток и ценитель театра. В юности он сам играл роли в домашнем театре. А ещё в детстве поразил как-то своего наставника Никиту Панина суждением о некоем актёре, игравшем дурно. "Так ведь он глуп, ваше высочество, — отвечал мальчику Нанин. «Можно быть глупым — и обладать талантом», — возразил будущий император.

Павел был знаком со многими актёрами и не пропускал ни одного значительного спектакля, иные смотрел по нескольку раз.

Несколько раз смотрел он и пьесу Коцебу в гатчинском театре. Алексей Семёнович Яковлев ему очень нравился. Актёр играл там некого Мейнау, мелодраматический персонаж. Бегло очерченный автором, этот образ обретал у Яковлева трагическое звучание, становился близок его личному трагически надорванному внутреннему миру. А с ним рядом играла боготворимая им Каратыгина.

Между тем, с воцарением Павла театральная жизнь Петербурга претерпевает существенные изменения. Павел во все театральные дела вмешивается лично. Хотя он по прежнему мил с актёрами, любит пошутить с ними — но на другой день может уволить или велит сократить жалованье. В противовес матери, Екатерине II, Павел велит запретить всё французское (запретил разговаривать при дворе по-французски!) — и увольняет французскую труппу, не одно десятилетие игравшую в Петербурге. Правда, тут же велит набрать новую.

Настроение императора меняется ежеминутно. Уволен вдруг князь Юсупов с поста директора зрелищ, назначен Шереметев, а потом уволен и он и назначен Нарышкин. Вдруг велит в одну ночь снести деревянный театр на Царицыном лугу (мешал вахт — парадам): а начав сношения с Наполеоном в 1799 году, посещает теперь исключительно французские спектакли, русских ни одного!

«Военизируется» театральная жизнь.

«Всем служащим... актёрам и музыкантам отныне носить мундиры, а статским — кафтаны», — гласит царский указ. Велено, чтобы «первый ярус занимаем был полными генералами и другими чиновниками». Велено соблюдать строгую дисциплину за кулисами, актёрам запрещено смотреть из-за кулис спектакли, для чего велено «ставить по одному унтеру, дабы не впускали за кулисы...»

За малейшую провинность артиста ждало наказание. Даже «любимый» Коцебу за то, что усмотрели в его пьесе «якобинское расположение», был отправлен в ссылку в Сибирь. Правда, скоро он был возвращён и сделан директором придворной немецкой труппы «с получением дворянства». Велит император запретить пьесу Капниста «Ябеда», едва она появилась. Потом смотрит её один и — разрешает. Велит снять спектакль «Ярополк и Ольга» Озерова — что-то не понравилось Павлу и там. Зато аплодирует Яковлеву в какой-то пошлой мелодраматической трагедии.

А слава актёра Яковлева продолжает расти. В конце 1800 года приезжает в Петербург из Москвы знаменитый Шушерин. И что же? «Не прошёл» он у петербуржцев, как тогда говорили. Затмил его молодой Яковлев. Шушерин и сам признавал своё поражение и говорил потом писателю Аксакову: «Нечего и говорить, что бог одарил его всем... думаю, и самого Дмитревского во время славы его так не принимали...»

Конец павловского царствования принёс Яковлеву одно знакомство, которое, безусловно, повлияло на творческую натуру артиста и уж во всяком случае обогатило его репертуар. Этим человеком был никому по известный тогда чиновник Лесного департамента Владислав Озеров. Его привлекали звучные, гладкие стихи, правдивые чувства героев, злободневность сюжета.

Что говорить — Озеров был не Расин и не Вольтер, и ныне уже его имя забыто. Но тогда это было нечто свежее, искреннее и — на фоне поделок — переводов — значительное.

И вот переплелись две, увы, трагических судьбы. Впрочем, тема Яковлев — Озеров принадлежит александровскому времени.