Михаил Борисович Пиотровский

Директор Эрмитажа

Михаил Борисович, Вы — потомственный директор Эрмитажа. Расскажите о Борисе Борисовиче, как о директоре музея и как об отце. Обычно дети учёных, актёров жалуются, что у родителей для них было мало времени.

—   Жаловаться мне не на что, потому что мы одной жизнью жили. Каждое лето ездили в Армению, где у нас жила бабушка и где мама работала в своей экспедиции, а папа — в своей. Отец был замечательный человек, и мне до него ещё очень, очень далеко... Никогда я таким, как он, не стану, хотя стараюсь.

Он никогда и никого не учил прямо. Его прямые высказывания надо было принимать с осторожностью, потому что он любил пошутить. Он, как директор Эрмитажа своим примером показывал, как надо делать: спокойно, не торопясь, работая постоянно, успевая делать и общественные дела, и организационные, и науку двигать.

А не было ощущения: я сын директора Эрмитажа, я не могу себе позволить бездельничать, получать двойки?

Был, так сказать, особый счёт, тем более, что я рос и учился в кругу знакомых отца. Я понимал, что будет позором, если я вдруг не получу пятёрку по арабскому языку у Виктора Ивановича Беляева, просто будет позором!

А с другой стороны, раз я сын Бориса Борисовича, меня спрашивали в два раза дольше. Я к этому привык и стараюсь своих детей так воспитывать.

У каждого должен быть свой резон: ты петербуржец, потомственный дворянин, или просто — фамилия обязывает... Это очень важно. Не привилегии... есть какие-то вещи, которые выделяют тебя, это всегда обязанность. Это очень важно.

Существовал вопрос: чем вы будете заниматься, или вы уже изначально знали это?

Совсем маленьким я, как и полагается каждому, кто растёт в Петербурге, моряком хотел быть, морские штаны носить. В наше время так было у всех. А так для меня, конечно, не было вопроса.

Очень рано я знал, что хочу быть историком, археологом, и заниматься чем-то в этой сфере. Я занимался в эрмитажных кружках: в клубе любителей искусств, в археологическом кружке... здесь я рисовал.

Довольно быстро стало ясно, что мне интересен Восток. Было много размышлений. Одно время очень Индией хотелось заниматься. А кончилось тем, что я решил заниматься арабским Востоком.

Мне хотелось заниматься чем-то, что близко к сфере отца, но чего он не знает. Среди его коллег особенно высоко ценилось знание арабского языка. Все языки можно знать, но арабский — это особенно трудно... Я пошёл на арабское отделение из-за этого и потому, что мне действительно было очень интересно.

В те годы начали открывать арабский мир. У нас в стране мусульманский мир довольно широкий тогда был: Средняя Азия, Кавказ. Хотелось ездить, путешествовать... Вот я и пошёл на арабское. На восточный факультет был самый большой конкурс — двадцать человек на место. А школьников тогда принимали только двадцать процентов. Но поступил, слава Богу.

И верю: выбирай я снова, я бы со всем этим опытом выбрал ту же специальность. Она безумно интересна, широка и совмещает и археологию, и историю.

Я учился в Каирне, работал в экспедициях в Йемене. Я пожил в мусульманском мире, так сказать, мусульманской жизнью.

Михаил Борисович Пиотровский — а это трудно для европейца?

Было безумно интересно. Ещё до того, как попасть на Ближний Восток, я объездил Северный Кавказ, Среднюю Азию... Экспедиция — это когда живёшь простой жизнью, жизнью окружающих. Народ же безумно интересный.

Помню, как будучи студентом в Каире я в месяц Рамадан постился, чтобы понять, что это такое. Выяснилось, что большой проблемы в этом нет. Когда тебе интересно, то не трудно...

Десять лет я провёл в экспедициях, был начальником отряда, начальником экспедиции, несколько лет жил в Йемене... Был преподавателем, переводчиком.

Экспедиция — это большое испытание, это проверка того, как ты умеешь общаться с людьми, особенно, когда тебе надо чего-то добиться...

Когда общаешься с бедуинами, и от разговора зависит: пропустят тебя дальше или не пропустят; или в тебя будут стрелять; или возьмут в заложники; или не покажут тебе древности; будут водить тебя часами, днями по местам, где ничего нет. Или наоборот, возьмут и приведут тебя к древней какой — нибудь надписи.

Оказалось, что наше классическое образование, именно базовое классическое образование, дало возможность и легко освоить диалекты арабского языка, и общаться с людьми нормально. И не переходить в некое панибратство, не стараться одеться в чужие одежды, а потом выглядеть в них неуклюже.

Йемен — как бы моя вторая родина. Замечательная страна.

Грустно, что как директору Эрмитажа, мне Михаилу Борисовичу Пиотровскому, не удаётся выкроить время для поездок в экспедиции.

Вот у Бориса Борисовича это получалось, но сейчас у нас каждый день столько происходит событий, что некогда.

А писать научные труды вам удаётся?

Ну, в общем, удаётся... Пишу статьи, рецензирую. Каждая выставка сопровождается каталогом с моим предисловием, причём на каждое я, по меньшей мере, по месяцу трачу...

Вот эта большая книга — каталог выставки Ислама. Эту выставку я придумал , я её собирал. Я придумал даже схему, как её организовать в Амстердаме и у нас, где взять деньги...

Основную часть о мусульманском искусстве и введение в каталоге написал я. Это итог многих лет размышлений.

Мало удаётся, но работаю. И работать должен всё время, потому что в нашей «команде» должен быть «играющий тренер».

Эрмитаж начался с покупки коллекции Гоцковского, но известно, что много коллекций попадало в Эрмитаж в виде даров. Для чего нужно было российским вельможам закупать статуи, живопись — и дарить. Это было желание выслужиться перед императрицей или за этим были какие-то высокие идеи?

Я думаю, было и то, и то. Конечно, поднести такой подарок императору или императрице — это хорошо. Было особой честью, что твоя вещь находится в Эрмитаже. Вечный спор, что лучше: иметь отдельные музеи частных коллекций, или передавать эти коллекции в крупные музеи...

Этот спор и сейчас актуален. У нас есть замечательный музей семьи Бенуа в Петергофе — прекрасный образец музея частных коллекций. И есть Мадонна Бенуа, которая хранится теперь в Эрмитаже. Если сопоставить, что даёт больше для славы семьи Бенуа, то, я думаю, наличие Мадонны Бенуа в Эрмитаже даёт больше, чем весь их музей. Конечно, и то, и другое нужно.

Вот у нас сейчас большая выставка из собрания Строганова. Строгановы дарили вещи Эрмитажу, оставляли по завещанию. Иные вещи к нам пришли по национализации.

Или Семёнов — Тянь — Шаньский, великий путешественник, собирал голландских художников специально для Эрмитажа, имея в виду, что когда — нибудь он передаст свою коллекцию нам. Он её, правда, продал, но за символическую цену.

Часто собирались работы именно тех художников, которых не было в Эрмитаже. Такое интересное соперничество: вот я соберу то, чего в Эрмитаже нету.

В западных музеях часто можно увидеть ребёнка лежащим в музее прямо на полу и рисующим что-то на бумаге. Её специально кладут вместе с фломастерами, чтобы дети рисовали. Возможно такое в Эрмитаже?

В Эрмитаже дети сидят на полу! — это замечательно. Я твердил последние лет семь, когда у нас народу было мало: вот когда надо приходить, вот когда детям можно сидеть на полу, сидеть кружком и спокойно рассматривать картину. Это замечательно. Нужно добиваться, чтоб это было.

В наших эрмитажных кружках дети рисуют. Только нужно, чтобы это было организовано так, чтобы никому не мешало, и чтобы это не было агрессивно. Знаете, и дети, и учителя могут быть иногда агрессивны. От избытка энергии, что ли?

Но дети должны чувствовать себя с искусством раскованно. Искусство человека воспитывает и вытягивает, и подтягивает.

У нас есть ещё компьютерная галерея, в которую дети тоже очень охотно ходят — и это замечательно. Мне передавали разговор ребят в Египетском зале: "Ну, пошли, пошли скорей, наверное, место в компьютерной галерее уже освободилось.

Компьютерные программы сделаны замечательно, я очень этим доволен. Это не просто информационные программы, они чуть — чуть игровые. На основе этих программ мы делаем CD-диски для детей. Они и серьёзные, и дают поиграть с информацией, узнать то, что так просто не узнаешь.